Отныне психология вновь есть путь к фундаментальным проблемам [4, с. 136].

Причины, выдвинувшие человековедение на первый план к концу XX столетия, достаточно известны. Углубляющийся кризис цивилизации и поиск возможных путей его преодоления или смягчения не мог не привести в теоретической рефлексии к “слабому звену”: человеку. Немало написано о несоответствии его качеств уровню задач, требующих скорейшего решения. Анализ и оценка этих качеств побуждают исследователей к своей версии ответа на вопрос о сущности, природе человека. Не вдаваясь в разбор позитивных утверждений на эту тему, заметим, что они нередко связаны с критикой понимания сущности человека как “ансамбля общественных отношений”. Подавляющее большинство авторов соответствующих публикаций исходит из единой природы человека как методологической базы своих дальнейших построений. Лишь немногие пытаются в явной форме доказать обратное [2, с. З].

Вместе с тем социально-политическопсихологическая обстановка в нашей стране, динамика общественной жизни в постперестроечный период неизбежно приводят теоретиков определённого психологического типа к осмыслению ситуации, характеризующейся резкой, нередко полярной дифференциацией групп людей по разным основаниям. Иррациональные чувства и интуиция требуют рационального оформления. Массовое сознание, не испытывая особой нужды в решении общих вопросов, без которых, якобы, невозможно решить частные, полагается больше на “объективные видимости”, чем на формально-логические аргументы. Оно исходит и всегда исходило из практически истинной посылки об отсутствии сущностного единства природы человека. Это и понятно, так как и личные сбережения, а то и сама жизнь зависят от правильной оценки и решения: кого можно считать совестливым, честным, порядочным и вообще - человеком, а кого - нет. Казалось бы, и в массовом сознании рефлектирующих теоретиков после Ф.Ницше [4], показавшего ложность самосознания философов, уверенных в “объективном” познании истины, а фактически нередко занимающихся гипостазированием своих содержаний, должно закрепиться должное уважение к нему, но стремление представить “...учёных как безликих служителей истины, а остальных - рабами убогих замыслов обыденной жизни” [3, с.105], не исчезло, поскольку коренится в “человеческом, слишком человеческом”.

В связке “массовое сознание - теоретическое сознание” руководящее и направляющее место в нашей стране всегда отводилось второй, “идеологически выдержанной” стороне. Первая страдала “обыденностью”, “повседневностью”, отягощённостью иррациональными элементами психики вплоть до патологии, была вынуждена перманентно “догонять”, “перестраиваться”. Одной из причин такого положения была критически нерефлексируемая опора на идеологию Просвещения, оказавшая сильное влияние на К.Маркса в плане завышение оптимистической оценки степени воздействия социальных условий на воспитуемость человека, на возможность пересотворения его сущности.

Важнейшим элементом реальной парадигмы идеологической деятельности было представление о тотальной определяемости человека “ансамблем общественных отношений”, ведущее место в котором отводилось отношениям между идеальными сущностями идеологической реальности, выдаваемой за объективную и занявшую её место в сознании не только многих идеологов, но и простых носителей массового сознания. Шло время, одна пятилетка сменяла другую, идеологемы крепчали, а массовое сознание стало массово опережать, по осмыслению социальных процессов, официальное теоретическое сознание, оставаясь, конечно, нетеоретическим по формам выражения.

Познание познанию - рознь. Одно дело - расхождение между полезностью и истинностью суждения типа: “Солнце встало, пора идти на рыбалку”, и другое - оценочное суждение человека о нравственных качествах другого. Хотя никто теперь не разрабатывает этику геометрическим методом, но схемы мышления теоретиков остались во многом неизменными со времён становления классической европейской рациональности. Например, в разнообразных антропологиях и этических концепциях объектом изучения на протяжении веков был “человек вообще”, нестареющий персонаж “идолов театра”. Вольно или невольно, осознанно или неосознанно, но подразумевалось, что психологическая структура, допустим, морального выбора у всех людей одинакова. Она, естественно, совпадала с осознаваемой стратегией выбора автора концепции. При этом различие людей по наличию или отсутствию способности к интериоризации нравственных ценностей, а не только по степени её развитости, вплоть до XX века в теории не отмечалось и не исследовалось. Никто не пытался пересмотреть, исходя из этого критерия, постулат об единосущности человека.

Завышенная оценка влияния знания, выраженного в рациональных формах, на массовое сознание, на динамику социальной жизни - есть проекция истинного знания о роли этих форм в своём субъективном мире на мир объективный, осуществляемая теоретиками определённого психологического типа, и, как следствие, ошибка обобщения. Обратим внимание, что подавляющее большинство теоретиков — мужчины, т. е. им, в отличие от женщин, не дано автоматически понимать проекцию.

Для наших дальнейших рассуждений важно определиться с методологией. Суждения, в которых мы выражаем то, что принадлежит человеческой природе, а что — нет, что определяет сущность человека в каждом индивиде, что представляет собой устойчивые человеческие характеристики, основывается на фактах выбора. Последние не есть объективные или конвенциональные факты в своей чистоте, а представляют собой третий класс, в состав которого входят одновременно как объективные, так и субъективные элементы. Объективные задают границы поля возможного выбора, но лишь внешние и довольно смутные, не наделяющие особыми правами на онтологическую укоренённость какую-либо конкретную классификацию. За набором определённых критериев, образующих основание классификации, всегда стоит определённая цель [З]. Например, цель прагматическая, обещающая “немалые выгоды” в признании со стороны более цивилизованной части мира нежелательности “...отрицания человеческого статуса отдельных групп индивидов: женщин, детей, чёрных, евреев, индейцев, славян, неверных, сарацинов, христиан, язычников” [3, с.107]. Исторически “...это человеческое соглашение достигнуто не в результате всеобщего признания одной единственной человеческой сущности (Курсив мой. -В.К.), а как вынужденное решение возвысить так называемые сходства между людьми и отклонить наши различия, как не относящиеся к делу” (там же).

Автор цитированной выше статьи, Д.Лакс, профессор университета в США, не изменяет своей прагматической ориентации в стремлении “...обеспечить полное оправдание наших собратьев, и поскольку они не приносят вреда, их отличие от большинства людей в экономических, религиозных, социальных или даже сексуальных ценностях или же в иерархии этих ценностей, не оправдывает никакого особого отношения к ним. Мы будем просто относить то, что кажется нам странным поведением или непонятной наклонностью, к невинным различиям в нашей человеческой природе” [3, с.111].

Он не изменяет и своей теоретической “пещере”, когда утверждает, что “принимая взгляд (Курсив мой. - В.К.), согласно которому человеческая природа множественна, мы устраняем тем самым одну из важных опор отрицания непопулярных ценностей и альтернативных форм жизни. Для людей оказывается невозможным утверждать (? - В.К.), что один и только один единственный стиль поведения является естественным и правильным, что те или иные намерения, действия и удовлетворения людей неестественны” [3, с.111]. Да, действительно, идеологи полны уважения к продукту своего труда - ведь они имеют дело с общим. Чтобы победить идею..., достаточно идеи... Продолжение знают многие. Американский исследователь желал бы расширить теоретическую нишу, “впустить” в неё тех, принадлежность которых к человеческой общности мы признали, но “...чья природа не согласуется с установившимся понятием того, что есть человек” [3, с.109]. Из последнего следует ситуация, когда мы “...страстно желаем продолжать называть таких индивидов недочеловеками, а их жизнедеятельность неестественной, хотя мы и не можем так поступать без отмены их нового статуса” [3, с. 109], а отсюда и стремление дополнить идею единой природы человека концепцией её множественности с неверными, на мой взгляд, ожиданиями практических результатов (изменений в массовом сознании) от соответствующих теоретических новаций.

Но если Д.Лакс полемизирует с “господствующей онтологией” [3, с.109], т. е, с тем, что мы все обладаем единой сущностью, имеющей основание в природе вещей, и критерий вариабельности человеческой природы усматривает в значимых различиях “...в человеческих намерениях, деятельностях и удовлетворениях” [3, с.НО], то отечественные исследователи, напротив, склонны представлять основание той же типологии людей как естественную истину.Так, В.И.Свинцов в статье с ярким названием “Люди и крысы” начинает с анализа результатов любопытного эксперимента над крысами, который приводил к возможной классификации подопытных животных, “ ..разбивая их как бы на три категории — “прирожденные альтруисты”, “открытые альтруизму” и “антиальтруисты” (“жестокие”) [6, с.185]. Соответственно 31, 45 и 24 процента. Автор вопрошает: “Но не такова ли на поверку и наша хвалёная человечность, не таков ли человек по отношению к человеку?” — и приводит в подтверждение своего риторического вопроса (“что там ни говори, а биологический редукционизм... не только интересен, но и достаточно убедителен”, — замечает он [6, с.188]) результаты опытов известного американского психолога С.Милгрема над студентами, свидетельствующие, что только треть испытуемых почти сразу же отказалась от участия в жестоком эксперименте, а другие продолжали следовать инструкции. Этот опыт воспроизводился неоднократно и в разных странах (Нью-Хейвен, Принстон, Мюнхен, Рим), приводя всякий раз к количественно близким результатам.

А далее В.И.Свинцов формулирует проблему предельно абстрактно: “...Добро и Зло в нас - вместе или порознь?” [6, с.187], - и начинает оперировать с этими абстракциями так, как будто они реальны, существуют в том же смысле, в каком существуют вещи. Он конкретизирует: “Разделены ли в мире Добро и Зло, дискретно ли они персонифицированы в разных особях, или слиты как противоположные силовые линии в одной личности..?” [6, с.188]. Такая традиционная постановка вопроса о добре и зле в самом общем и абстрактном виде и применительно к “человеку вообще” была оправдана во времена, когда не имелось достаточного количества эмпирических психологических данных. Быть добрым или быть злым реализуется в актуальном поведении данного человека и является функцией определённой структуры его психики, причём предполагается, что добро и зло определены правильно.

Если исходить из гипостазирования Добра и Зла с последующей их интроекцией, то из изначального разделения, автономии этих субстанций логически следует действительно единственный способ преодоления Зла -его уничтожение. Но отождествлять логическое и историческое (или подменять одно другим), утверждая, что “в сущности, и теория классовой борьбы недалеко ушла от “чувственной” концепции сатаны...”, - и что “...если в ранних вариантах марксизма этот мотив ещё скрыт за пафосом общегуманистической невнятицы, то в ленинизме он звучит во всю свою мощь” [6, с.189], - разве это не пример “идеологического метода”, исходящего из “принципов”?

Статья заканчивается, на мой взгляд, как раз в духе приписываемой К.Марксу “общегуманистической невнятицы”, когда В.И.Свинцов с пафосом призывает оставить (в теории) для маньяков и им подобных “...какую-никакую совесть!” [6, с.190], называя её в публикации в журнале “Знамя” “невостребованной”, а в заключительном абзаце выражая солидарность с уверенностью представителей русской религиозной философии в явлении, рано или поздно, у “совка” Божественного начала.

Что ж, “какая-никакая” совесть у маньяков есть. Например, такая. Телепередача на криминальную тему. Очная ставка матери с сыном. На их счету более десяти замученных детей. Между ними разгорается спор. Мать укоризненно говорит; сыну: “Как тебе не стыдно! (За дословную точность последующих слов не ручаюсь, но смысл верен. - В.К.) Вёдер было пять, а не три!” О чём речь? О количестве вёдер, которыми мать выносила из дому расчленённые тела жертв, выбрасывая их в реку...

Это так по-христиански - постулировать наличие у каждого индивида Божественного начала, ожидая то ли его проявления, то ли пробуждения “.невостребованной.” совести. Но эмпирическая жизнь с её “бытовухой” и “чернухой” чаще напоминают о пресловутых крысах, чем о несбывшихся надеждах “серебряного” века.

Автора рассматриваемой ниже концепции, Б.А.Диденко, можно отнести к тем, кто исходит из генетически детерминируемой “жестокости”, “антиальтруистичности” не только крыс, но и людей. Он вводит важнейший, по его мнению, критерий (как основание для классификации), “...критерий “хищности”, непосредственно связанный с процессом антропогенеза” [2, с.149]. Теоретической основой для него является разработанная Б.Ф. Поршневым теория (в работе “О начале человеческой истории"), согласно которой наши предки (не все, утверждает Б.А.Диденко) были каннибалами, а зарождение речи и современного мышления увязывалось с острейшей потребностью в воздействии на другого человека, подчинении его своей воле.

Человеческую популяцию, по его мнению, можно представить состоящей из хищных, суггесторов (подражателей), массы и продвинутых в направлении сапиентации. Неопровержимым эмпирическим доказательством предложенной типологии является для Б.А.Диденко процесс “асоциального моделирования”, когда в условиях ослабления норм цивилизованного общежития “...многие большие человеческие сообщества распадаются на “малые группы” - на враждующие между собой банды, “феоды”, которые строятся по принципу “тюремно-камерного социума...” [2, с.150-151]. Хищные на протяжении веков и тысячелетий истребляли нехищных и себе подобных, боролись за власть. В свое время родилась - не среди хищных - заповедь “не убий”, которую хищные признавали на словах, отрицая на деле. В своё время “...процесс оттеснения хищных от власти и контроль за власть имущими ... был начат на Западе” [2, с.153], но нашей страны существенно не затронул. Поэтому на Западе хищные индивиды закрепощены так или иначе в “...рамках. социально приемлемого поведения” [2, с.153]; в то же время стремление хищных “подлаживать под себя” отношения в обществе, несоответствие их “наклонностей и устремлений” уровню задач, стоящих перед ним, отказывается решающим фактором в выживании не только России, но и всего человечества [2; с. 154, 155].

Что непосредственно сдерживают, уравновешивают политические противовесы? Определённую психологию с известными мотивами, из которых следует деструктивное для общества поведение. Очевидно, что они делают это, не взывая к нравственности политиков. Механизм разделения властей с психологической стороны не может не быть приспособлен к людям определённого типа, если он претендует на какую-либо эффективность.

От современников обратимся к классикам философии и психологии XX века. Если различия между людьми по наличию или отсутствию способности к интериоризации нравственных ценностей действительно есть функция не индивидуальной, а типовой (не исключающей индивидуальные различия) структуры психики, то это не могло пройти мимо их внимания.

В работе К, Г. Юнга “Психологические типы” (1922 г.) находим соответствующие суждения. Создатель аналитической психологии, как известно, ввёл в научный оборот термины “экстравертивность” и “интравер-тивность”, фиксирующие противоположные установки психики. Он полагал, что противоположность типов должна иметь каким-то образом свою биологическую предпосылку, последние физиологические основания которой недоступны нашему познанию [11, с.9].

“Несимметричность” типов (к указанному выше критерию) можно заметить уже при характеристике К.Г.Юнгом общей установки сознания экстравертированного типа. Последний “...живёт так, что объект, как детерминирующая величина, явным образом играет в его сознании большую роль, чем его субъективное мнение” [11, с.12]. Отсюда следует, что моральные законы его “...поступков покрываются соответствующими требованиями общества, resp. господствующими моральными понятиями. Если бы господствующие воззрения были иными, то были бы другими и субъективные моральные направляющие тенденции...” [11, с.13].

Но строгая обусловленность объективными факторами не означает адекватное приспособление к условиям жизни, хотя экстраверту такое “вписывание” в обстоятельства и кажется полным приспособлением. “Объективные условия могут быть исторически или пространственно ненормальными”, а поэтому индивидуум, подражая “ненормальному характеру окружающей среды”, “находится в ненормальном положении по отношению к общеобязательным законам жизни”.

Процветание единичного человека длится только до тех пор, пока он не погибнет “за прегрешения против общих законов жизни”. Экстраверт “вписан” в социальную среду, но не приспособлен, т. к. последнее требует большего, “оно требует соблюдения тех законов, которые более общи, чем местные и исторические условия”. В этом заключается “ограниченность нормального (Курсив мой. -В.К.) экстравертированного типа [11, с.13].

К сказанному добавим характеристики конкретных типов экстравертов. Мыслительный тип, ставящий все свои проявления жизни в зависимость от интеллектуальных выводов, от объективно ориентированной интеллектуальной формулы, по ней определяет прекрасное и безобразное, добро и зло. Тот, кто не подчиняется этой формуле, сопротивляется мировому закону “...и поэтому безрассуден, безнравствен и бессовестен” [11, с.26].

Эмоциональный тип складывается преимущественно из представительниц женского пола. Эмоции соответствуют общепринятым ценностям и особенно ясно это сказывается “...в так называемом выборе объекта любви:

любят “подходящего” человека...”, соответствующего по своему званию, возрасту, состоянию, величине и почтенности свой семьи всем разумным требованиям [11, с.37].

Намерения сенсорного типа, как и его “...нравственность, направлены на конкретное наслаждение. ...Истинное наслаждение имеет свою особую мораль...” [11, с.44]. “У него нет идейных идеалов и потому нет основания вести себя как-нибудь несоответственно с фактической действительностью” [11, с.45]. Мир для него “...никогда не становится моральной проблемой” [11, с.83].

Нравственность интуитивного также имеет свою собственную мораль, из которой следует “...мало уважения... к убеждениям и привычкам жизни окружающих его, так что он часто считается безнравственным и легкомысленным авантюристом” (11, с.50). К этому типу принадлежат много купцов, предпринимателей, агентов, политиков.

Полезность экстравертов для социальной жизни часто связывается с определёнными условиями по схеме: “Если.., то...”. Для мыслительного типа - это “широта формулы”, для интуитивного - отсутствие чрезмерной эгоистической установки [11, с.27, 50].

Обратившись к характеристике общей установки сознания интровертированного типа, ориентированного на субъективные факторы, находим немало аргументов в его пользу. Они призваны защитить интровертированный тип от “современного господствующего экстравертированного взгляда”[11, с.57] со стороны не только экстравертов, но и изменивших своей “собственной природе” интровертов. И только если у индивида -интроверта имеется “.небольшой невроз (Курсив мой. - В.К., ср. с “нормальным” экстравертом), у него появляются “несоразмерные претензии на власть и такой же нелепый эгоцентризм” [11, с.59]. Не остаётся сомнений относительно того, кто из противоположных типов, согласно К.Г.Юнгу, “ближе” к “общеобязательным законам жизни”.

Если у К.Г.Юнга акцент делается на структурные детерминанты психики, находящие выражение в восьми “чистых” типах, то у Хосе Ортеги-и-Гассета анализируются и социальные условия, накладывающиеся на “психическую основу”. Поэтому его деление человечества на “элиту” и “массы” можно интерпретировать как социально-психологическую характеристику.

Обратимся к работе “Восстание масс” (1930 г.). Человеческое общество остаётся обществом лишь постольку, пишет автор, поскольку оно “аристократично”, т. е. власть в нём принадлежит элите, ориентирующейся в жизни на авторитеты или принципы, которым её представители свободно и добровольно служат. Вся европейская культура опирается на систему норм, образующих основу цивилизации. Но людям массы не дороги основы “всякой цивилизации вообще” [5, с.147], культурные ценности их не интересуют, поскольку о духе массы не имеют понятия [5, с.121]. Человек массы не стремится к истине, не стремится быть правдивым, у него “...нет системы норм, к которым можно было бы в споре апеллировать” [5, с. 144]. Такое положение сложилось естественно-исторически вследствие изменения социальных обстоятельств, приведших к изменению самооценки и социального поведения человека массы. Произошло невиданное в истории “вертикальное вторжение варварства” 15, с. 15D], отстранение элиты от власти.

К основам существования цивилизации Хосе Ортега-и-Гассет относит “...спонтанное и всё растущее желание каждого гражданина считаться со всеми остальными”, поскольку “цивилизация — прежде всего добрая воля к совместной жизни” [5, с.145]. Но человек массы проникнут ощущением победы и власти, склонен всегда выказывать превосходство, “он ведёт себя так, словно он и ему подобные - одни на свете...” [5; № 4, с.114].

Сущность “восстания масс” усматривается в замкнутости души человека массы, которая “...лишает его возможности познать своё несовершенство” [5, с.143]. Душа заурядного человека не способна встать на путь к этому познанию - сравнению себя с другими, поскольку “...тогда он должен хоть на миг выйти за свои пределы, переселиться в своего ближнего” [5, с.145]. Политическая тупость человека массы вытекает “...из тупости интеллектуальной и моральной” [5, с. 142] и проблема в том, что “...Европа осталась без морали” [5; № 4, с.151].

Суть жизненных правил человека массы в том, чтобы жить, не подчиняясь заповедям. Он обходится без морали, “...ибо всякая мораль в основе своей — чувство подчинённости чему-то, сознание служения и долга”. Человек массы знаменует собой голое отрицание, он “...живёт за счёт того, что он отрицает, а другие создавали и копили” (5; № 4, с.154).

Хотя Хосе Ортега-и-Гассет не пишет об этом прямо, но можно сделать вывод, что и до “восстания” человек массы был таким, каким явился после изменения социальных обстоятельств. Его более-менее законопослушное поведение не вытекало из моральных мотивов. И не “врождённое сознание своей ограниченности, некомпетентности в теоретическом мышлении удерживало его” J5, C.143J, а скорее страх скорой расправы со стороны власть имущих. Собственно, и автор говорит в другом месте о том же, сравнивая психологию человека массы с психологией избалованных детей: признание превосходства мог бы вызвать в них тот, кто заставил бы их отказаться от капризов, укротил бы их, принудил смириться. Поскольку этого не происходит, то человек массы начинает “подлаживать под себя” отношения в обществе, применяя “шантаж угрозы или насилия и шантаж насмешки” (5; № 4, с.154].

Юнговский психологический тип есть абстракция, и человек массы — абстракция, но вторая является синтезом, выборкой психологических черт, присущих не всем, а по преимуществу нескольким юнговским типам. Интуиция подсказывает, что последние не представлены в элите и массе равными пропорциями, что есть существенная “несимметричность”.

Хорошо известны - и не только в философских кругах - введённые Э.Фроммом полюса-оппозиции: “биофилия - некрофилия”, “существование по принципу бытия - существование по принципу обладания”, “синдром роста - синдром распада”, позволяющие классифицировать людей по преобладанию одной из тяготеющих к определённому полюсу тенденции, вытекающей, в свою очередь, из структуры характера.

Как формируется упомянутая структура? С психологической и моральной точек зрения нет более резкой противоположности, чем между людьми, которые любят смерть, и теми, кто любит жизнь, Э.Фромм радикально отходит от традиционной постановки вопроса о добре и зле, свободе, заключающейся в их гипостазировании и последующей интроекции в “человека вообще”. Определённые социальные предпосылки необходимы для развития биофилии, любви к жизни, а их отсутствие ведёт к появлению некрофильных тенденций. Вместе с; тем человеческое существование неотделимо от свободы и индивиды (с определённым уровнем самосознания -В.К.) - не пассивный материал для социальных обстоятельств. Свобода выбора между средствами для достижения добра и средствами для достижения зла сводится Э.Фроммом к проблеме конфликта между различными склонностями и их интенсивностью. Свобода определяется им как “...действия на основе осознания альтернатив и их последствий” [9, с.103]. Реально свобода выбора существует для того, у кого склонности ещё находятся в равновесии, при допущении, “...что он может осознать свою ситуацию и способен к серьёзным усилиям” [9,с.107].

Э.Фромм делает упор на присущую всем разумность, выражающуюся и в возможности осознания скрытых сил, детерминирующих склонности и действия человека. Такое осознание может сделать человека более свободным, согласно канонам классического психоанализа. Возможно предположить, что у людей определённого типа (а до известного возраста - у всех) не просто ослаблена способность провести “эксперимент над самим собой”, т. е. , как я понимаю, увидеть и почувствовать себя в своём альтернативном будущем, но они не обладают чем-то необходимым для реализации таково осознания. Следовательно, их потенциал свободы не может быть реализован ими самостоятельно, без помощи другого человека (аналитика и т. п.), если вообще наличествует.

Каждому человеку, согласно его подходу, присущ одинаковый набор глубинных потребностей, в выборе которых он исходит скорее из должного, а не из сущего, следуя в этом за К.Марксом. В каждой нормальной человеческой психике заложено и проявляется, по мере её созревания, глубинное экзистенциальное рассогласование, понимаемое как сущность человека. Содержание, или набор психических элементов, через которые оно осознаётся индивидом, также одинаково у всех людей. В него входит осознание заброшенности в мире в случайном месте и времени, ощущение ничтожества, бессилия, своей беспомощности, ограниченности своего существования, неизбежности смерти. Отсюда вывод: человек не укроется от этих мыслей и чувств, которые пронизывают всё его существо, он - единственное животное, для которого собственное существование является проблемой. От неё никуда не уйти и он должен её решить.

Набор эмоциональных предикатов не случаен, поскольку “ни одна идея, - согласно Э.Фромму, - не может быть сильнее, чем её эмоциональная основа” [10, с.266], а наличие последней есть необходимое условие укоренённости идеи в структуре характера, её реальной силы (там же). Следовательно, если человек не эмоционален, то знание как таковое не становится для него реальным мотивом, определяющим его решение экзистенциального противоречия. Для такого человека собственное существование никогда не будет проблемой по Э.Фромму, или проблемой людей типа Э.Фромма.

Но допустим, что мы все одинаково осознаём экзистенциальное рассогласование. Последуем дальше. Процесс социализации начинается с того мгновения, когда индивид проявляет себя и своё отношение к людям через формы человеческих отношений и приводит к формированию пяти типов социального характера (или четырёх, если считать садо-мазохистскую ориентацию за один тип). Но на основании чего индивид выбирает эту, а не другую форму отношений, систему ориентации, если внутренние предпосылки одинаковы? Вследствие случайности воспитания в определённых социальных обстоятельствах, полагает Э.Фромм. Почему способов социализации пять (четыре), а не больше или меньше, и почему они качественно таковы, а не иные? Сами “формы общения” не могут быть идеальными праформами, в которые волею случая “разливается” гомогенная и индифферентная к ним популяция, З.Фрейд сравнивал больную психику с расколовшимся кристаллом, распадающимся на части по определённым граням вследствие присущей ему структуры. Не может ли заключаться ответ на поставленные вопросы в допущении типового различия людей, уже существующего до какого-либо воздействия социальных предпосылок? Эти различия не обязательно задаются генетически. Они могут возникать, как показано в современной трансперсональной психологии, вследствие фиксации психики плода на определённой стадии процесса его рождения.

От классиков обратимся к современникам. Возникшая в середине 70-х годов нашего века эмпирическая наука, соционика, получила бурное развитие и широкое распространение. Исходя из типологии К.Г.Юнга, она пошла значительно дальше в плане углублённого понимания соционических функций, ставя их в соответствие фундаментальным категориям: материи, энергии, пространству и времени- Это само по себе способно вызвать философский интерес. Соционика стремится также к объяснению культурно-исторических процессов из своих принципов, выступая в качестве соответствующей методологии.

Вместе с тем по своему статусу она остаётся в нашей стране “маргинальной” наукой, так и не ставшей предметом видимого интереса со стороны философской общественности. В таком же положении по отношению к “официальной” психологии находится, например, трансперсональная психология. Здесь не место обсуждать причины столь прохладного отношения, но навряд ли оно способствует приращению знаний о человеке.

Соционика делит людей, в зависимости от структуры составляющих психику восьми элементов (функций), на шестнадцать основных типов с качественно различным информационным метаболизмом. Вместе они образуют социон. Его можно представить состоящим из четырёх групп по четыре типа в каждой. Эти группы называются квадрами. Существенно, что типы объединяются в квадры не только на основании одинакового набора интертипных отношений, но и на основании разнящихся от квадры к квадре и одинаковых для членов одной квадры ценностей. “При этом анализ обнаруживает сходство между мировоззренческими матрицами 4-х соционических квадр, процессом сменяемости этих квадр... и четырьмя матрицами, или кластерами перинатальных переживаний, представляющих духовную компоненту стадий родов и их сменяемость” [1, с.55].

Принадлежность к квадре дана человеку от рождения, как и предрасположенность воспринимать мир через фильтр квадральных ценностей. Эти ценности достаточно различны, чтобы определять различную, по меньшей мере, способность к интериоризации нравственных норм в процессе социализации. Если, например, для четвёртой квадры (“Дельта”) высшими ценностями являются человек, альтруизм, тёплые человеческие отношения, солидарность, дружба и для неё характерны осторожность в принятии решений, уважение к закону [1, с.45, 53], то во второй квадре (“Бета”) царит простая, несколько даже механистичная атмосфера, а мироощущение этой квадры выдержано в немногоцветных тонах, содержит оттенок безысходности. Для сенсорных типов этой квадры характерны силовые, авторитарные методы действия [7, с.38], поэтому “в историческом плане господство квадры “Бета” характеризуется созданием централизованных, иногда диктаторских, деспотических режимов, починенных единой цели, в которых человек не является свободной личностью и самостоятельной ценностью” [1, с.44]. Разумеется, вторая квадра не состоит только из отрицательных типов и среди её представителей “...много выдающихся поэтов, писателей, художников, учёных. Однако, если дело касается политики, то результаты, к сожалению, очень часто бывают плачевными” [1, с. 53].

Причины разделения на типы часто понимаются, по аналогии с пчёлами, муравьями, как следствие необходимости выживания целого через биологически запрограммированную “...специализацию по каким-то функциям, необходимым для выживания” [8, с.21]. Но человек обладает сознанием, воображением, свободой выбора в определённых пределах и в настоящее время социальность, как целостность особого рода, поддерживается не биологическими законами. Если деятельность представителей квадры “Дельта”, направленная на упрочение социальной целостности, общественной гармонии и т. д., определяется ценностями, укоренёнными в их психической структуре, то для представителей квадры “Бета” цели “Дельты” - не истинные цели, а в лучшем случае средство, хотя часто выдаются за первые. Чтобы деятельность представителей квадры “Бета” непосредственно не разрушала социум (а это в значительной степени зависит от их места в его структуре), она должна быть обставлена рядом жёстких условий, сдержек, противовесов. Поэтому при определённых социальных обстоятельствах, когда они ослабевают, смягчаются, деятельность представителей определённых квадр ведёт к разрушению цивилизации, которая так “хрупка”, “невероятна”, “невозможна”, по словам Хосе Ортеги-и-Гассета. Прослеживается также параллель с соответствующим поведением “хищных”, по типологии Б.А.Диденко.

Общий вывод работы: невозможно решить проблему человека, не учитывая его типовое своеобразие. А без последнего будет крайне затруднён, если вообще возможен, анализ причин цивилизационного кризиса и путей его преодоления. Современное знание о человеке не может не носить синтетический характер, должно учитывать результаты его изучения с различных “предметных” точек зрения отдельных наук, причём не только признанных за таковые, но и “маргинальных”.